Домашнее насилие, или по-английски, domestic violence — что это такое? Согласно Википедии это «неустойчивое выражение для обозначения жестокого обращения в семейно-бытовой сфере. Явление известно также под названиями бытовое насилие, семейное насилие, гендерное насилие». Опасно ли это? Распространено ли? Наказуемо ли такое насилие? Как бороться с ним? Все эти вопросы мы задали Ирине Гедрич, человеку, который непосредственно работает с жертвами этого явления.
Ирине 46 года. В Америке она более 10 лет, приехала с дочерью Анной и мамой из Харькова. Развелась еще в Украине. Имеет два высших образования, техническое и экономическое. Работала маркетологом в фирме, занимающейся дизайном интерьеров, за два года сделала там достаточно серьезную карьеру, занимаясь бизнес-интерьерами. Проектируя банковские интерьеры, попала в банковский бизнес и работала в украинском филиале американского банка. Параллельно получала экономическое образование.
В настоящее время занимается волонтерством в проекте по защите женщин от домашнего насилия прокуратуры города Бруклина. Также ведет еврейскую группу в социальной сети «Одноклассники», помогая выжить еврейской молодежной общине в Харькове, увлекается таким направлением психологии, как арт-терапия (раздел реабилитологии, занимающийся изучением влияния искусства — музыки, живописи, сказки, песочной анимации, танца — на излечение человека от ментальных проблем.
Ivetta: Ирина, расскажите, пожалуйста, подробнее, чем вы занимаетесь и как?Дело в том, что в Бруклине при прокуратуре Kings County Dictrict Attorney уже несколько лет существует очень серьезный проект по защите женщин. Подобных проектов в прокуратуре много, я попала именно в этот — проект NYET по защите женщин от семейного насилия. Проект занимается уголовными случаями с нанесением физического и морального так называемого — abuse (с англ. причинение вреда) — женщинам мужьями либо бойфрендами.
Ivetta: Что вообще входит в понятие abuse? Как определяется, что женщина подверглась насилию — синяки на теле, повреждения?
Начнем с того, что вообще domestic violence (с англ. насилие в семье) — очень широкое понятие. То, о чем спросили вы, относится к категории физического abuse. Кроме физического, существует еще моральный, психологический, экономический abuse. То есть их очень много, и, как правило, они идут в комплексе. Иногда бывают случаи, когда физического abuse как такового нет, но моральный и экономический, социальный настолько серьезен, что людям приходится обращаться именно в прокуратуру, а не, скажем, в family court (с англ. суд по семейным делам), где можно все спокойно решить внутри семьи, не привлекая полицию и прокуратуру.
Что касается физического насилия, то обычно в прокуратуру поступают кейсы прямо из госпиталей — то есть когда дело уже доходит до того, что женщина попадает в госпиталь. Мне часто задают вопрос — а наносят ли мужчинам abuse? Конечно наносят, но он, как правило, либо экономический, либо психологический. Я еще не встречала женщин, которые бы смогли отлупить мужа так, что он попал бы в госпиталь.
Ivetta: А что по поводу детей, их защищают от домашнего насилия?
Для защиты детей существует отдельный проект, я им не занимаюсь. Я работаю в рамках проекта NYЕT, который помогает женщинам, попавшим в очень серьезную ситуацию, когда, как говорится, уже дальше терпеть нельзя. Я сама была клиенткой этого проекта — попала в ситуацию, из которой я не знала как выбраться в течение года. И именно здесь мне очень быстро и абсолютно безвозмездно помогли. Мой случай для них был относительно легким, потому что меня не надо было ни помещать в шелтер, ни оказывать каких-то особых услуг…
Ivetta: Что такое шелтер?
Шелтер — заведение, где пострадавших женщин прячут в случаях, если сохраняется угроза их жизни. Это нечто вроде общежития, где живут какое-то время (от 3 до 6 месяцев) такие женщины, зачастую с детьми.
Ivetta: Что входит в понятие «моральный abuse, «экономический abuse»?
Если женщина попадает к нам из госпиталя, где врачи снимают побои и просто обязаны вызвать полицию (а женщина там уже решает сама, подавать ей иск на супруга или бойфренда или нет), то мы говорим о физическом abuse. Но моральный и экономический abuse — очень сложная проблема, о которой люди и сами не всегда догадываются. Не всегда понимают, что это не просто плохой характер у мужа, а серьезная проблема, которая достаточно социализирована.
Пример такого социального abuse — если муж говорит жене (особенно это касается семей, недавно проживающих в Америке): «Ты полностью зависишь от меня», «Ты ничего без меня не стоишь», «Ты дура и ты никому не нужна, потому что ты дура», «Если ты дернешься и кому-то расскажешь, что я с тобой делаю, я лишу тебя документов», «Я не дам тебе общаться с детьми». Очень часто встречаются случаи, когда мужья запрещают женам разговаривать на родном языке, общаться со своими друзьями с родины.
Ivetta: Вы имеете в виду браки между американцами и русскоязычными девушками?
Да, так называемые «смешанные», т. е. межнациональные либо межконфессиональные браки. Причем такие проблемы присущи как семьям с очень высоким уровнем достатка, так и семьям со средним достатком, семьям только складывающимся, где партнеры экономически независимы. Я несколько лет в проекте, и если в начале работы я считала, что такие проблемы могут быть только в том случае, если семья экономически не стала на ноги, то сейчас я убедилась, что очень много случаев, когда и американские, и русские мужья, ставшие на ноги, делают из жен, извините, просто «кукол».
Таким людям не хватает культуры — они считают, что «купили» себе жену и имеют право делать с ней все что угодно. Самое интересное, что с первым таким случаем я столкнулась, когда еще сама пришла в прокуратуру за помощью. Проект в прокуратуре занимает целый двенадцатый этаж, у них очень много всяких подразделений, специальная собственная полиция. Работу с обратившимися в бруклинскую прокуратуру женщинами проводят консультанты, говорящие на одном языке с жертвой домашнего насилия.
Я сидела в холле, ожидая своей очереди. Было очень много женщин, в основном из небогатых семей, с детьми — со слезами на глазах, в синяках. Вдруг я увидела женщину, русскоязычную, в шикарной норковой шубе до пят, всю в бриллиантах, которая очень стремительно вышла из лифта. Она не стала ждать очереди, буквально влетев в кабинет к нашему русскоязычному помощнику прокурора (прокурор один на весь Бруклин, а те, кто в России назывались районными прокурорами, здесь advisors или assistants), Сабине Житомирской, со словами: «Все, больше не могу это терпеть — не хочу больше подарков, ни бриллиантов, ни шуб, я устала от унижений и побоев!»
Поэтому действительно тема очень сложная и серьезная. Я считаю, что это та деликатная тема, где вмешиваться с какой-то инициативой в семейные отношения нельзя, а самая действенная помощь – информация о законных способах самозащиты.
Ivetta: С инициативой со стороны властей?
Да, и с инициативой со стороны сотрудников прокуратуры, либо окружающих. Я ценю Америку за право на свободу и на privacy (с англ. неприкосновенность частной жизни). Несколько лет я волонтер, и за эти годы у меня не было ни одного случая, когда я сама кого-либо из клиентов нашла и сама кому-либо предложила свои услуги. Я только даю информацию о проекте NYET в интернете — в социальных сетях, таких как сайт Одноклассники и Facebook. Я работаю только с теми женщинами, которые мне сами пишут и сами просят о помощи.
Что меня удивило, в отличие от N. Y., где такие проекты есть в каждом районе, в других штатах, может быть, в силу того, что там меньше русскоязычного населения — практически нет сотрудников, которые бы занимались проблемой семейного насилия и при этом говорили бы на русском языке. Везде, безусловно, есть горячие линии по domestic violence — и федеральные, и отдельные для каждого штата, но такого проекта как NYET в бруклинской прокуратуре, где есть русскоязычные девочки — психологи, юристы, адвокаты — такого нет, к сожалению, нигде.
Поэтому женщины, которые столкнулись с такой проблемой, живя в других штатах, стараются общаться и друг другу помогать. Я точно знаю, что есть женщины, которые более 15 лет занимаются волонтерством в DV – departments в разных штатах Америки. Я и сама больше года помогаю девушкам из Пенсильвании и Джорджии. То есть в шелтере они находились в своих штатах, в суды обратились в своих штатах, но я помогала им готовить документы, оказывала психологическую помощь.
Ivetta: Ирина, не могли бы вы рассказать подробнее о процедуре? То есть к вам обращается женщина, говорит — вот у меня такая проблема, и что же происходит дальше?
Во-первых, признать наличие проблемы тоже еще не каждый решится. Как правило, мне сначала задают вопросы вроде:»Ирэн, как вы считаете, а работают ли семейные законы или уголовное право в Америке? А реально ли получить помощь?», и начинается переписка. Я общаюсь с ними в основном по телефону и электронной почте. У меня есть подруга — помощник адвоката, она помогает готовить документы. Я готовлю все на русском языке для суда, а она все переводит и заверяет. Я беру только те кейсы, где видно, что девчонка уже на грани — например, когда возникает реальная опасность для ее жизни и здоровья детей.
Вы же понимаете, что там, где у мужа не в порядке с психикой — а если человек причиняет вред своей семье, значит, у него явно проблемы, где дети уже начинают защищать маму и поднимают руку на отца — могут вырасти либо нездоровые в ментальном плане, либо вовсе с нарушенной психикой люди. В любом случае им очень трудно будет без помощи психологов, без психотерапевтической коррекции строить потом свою семью нормально.
Ivetta: Какое наказание ждет того, кто совершает домашнее насилие?
Это зависит от степени тяжести нанесенного ущерба здоровью и, увы, экономического состояния этого человека — насколько дорогого адвоката он сможет себе позволить.
Ivetta: Преступник имеет возможность откупиться?
Нет, откупиться он никак не сможет, но облегчить степень наказания — да.
Ivetta: А если попробовать откупиться не от правосудия, а от претензий жены?
Можно перевести дело в family court, если не будет уголовного заявления из прокуратуры. То есть жертва и абьюзер могут договориться по закону и заключить мировое соглашение. Это работа адвокатов, потому что сами участники редко договариваются.
В случае, если полицией доказано уголовное деяние, то есть нанесение вреда здоровью, откупиться человек не может, каким бы он богатым ни был и какой бы дорогой адвокат его ни защищал. Он может не сесть в тюрьму — получить условный срок, но при этом женщина будет защищена особым документом — order of protection.
Ivetta: Расскажите, пожалуйста, о наиболее показательных случаях в вашей практике.
Женщины, которые приезжают в Америку в надежде обрести семью, родить детей — испытывают ли они любовь и уважение к своему супругу? Думаю, что да. И в течение года-двух ситуация доходит иногда до того, что девчонки теряют здоровье полностью. Обстановка оказывается вовсе не такой, как они ожидали. Очень хорошо, что они находят в себе моральные и физические силы, чтобы уйти — потому что уходить приходилось практически в никуда. Селились поначалу в шелтерах, ведь процесс достаточно долгий — нужно пройти и через уголовный суд, иммиграционный, семейный. А потом становились на ноги. И я их за это уважаю. Это те, о ком иногда, проходя, говорят — «русские шлюхи, приехавшие использовать американцев».
Эта тема очень серьезно поднимается и в прессе, и в интернете особенно. Как правило, все американские мальчики там «хорошие и замечательные» — хотя «мальчикам» лет по шестьдесят, а девочек они хотят двадцатилетних — а наши русские девочки все «плохие» и хотят «манны небесной». Легче всего сказать: «А, русские стриптизерши приехали, взяли себе американских мужей, сейчас обтяпают дельце под domestic violence и будут иметь гринкарту». На самом деле — ничего подобного. Почему? Потому что просто нужно смотреть в глаза этим девочкам и разговаривать с ними.
Ivetta: А все-таки случаи лжесвидетельствования и фальсификации дел в вашей практике были?
У меня, к счастью, нет. Жизненный опыт помогает, наверное. Я вижу, кому стоит помогать, а кому нет. Я же не на зарплате в прокуратуре, я — волонтер и сама выбираю, кому я могу помочь. Беру только сложные кейсы.
Уверена, что сфальсифицировать что-то тут практически невозможно: человек проходит экспертизу, три суда, множество различных обследований, допросов, в том числе перекрестных. Практически невозможно обмануть всех — врачей госпиталя, полицейских, работников прокуратуры, психологов, экспертов. Поэтому чаще всего заявления о домашнем насилии имеют под собой реальные прецеденты.
Ivetta: Вы берете кейсы, которые вам самой интересны?
Слово «интересны» здесь неуместно. Я должна помочь, если человеку не к кому больше обратиться. Ведь были просто шокирующие случаи! Это не мой кейс, это вообще дело из другого штата, но оно достаточно нашумевшее: американец привез в свой дом на Аляске трех жен — русскую, француженку и третью не помню откуда. Морил их там голодом, держал в изоляции и насиловал. Я читала отчет женщины, которая им помогла, она пришла и сказала:»Я не знаю, как такое могло случиться, но когда я зашла в этот дом, там было совершенно пусто (ни телефона, ни интернета) — женщины лежали на матрасах, кушать было абсолютно нечего».
Мы все искренне желаем счастья, любая из нас — и семнадцатилетняя, тридцатилетняя и пятидесятилетняя. Я знаю здесь женщин за шестьдесят, которые выходили замуж и весьма удачно.
Мы же с вами говорим о другой стороне семейной жизни, и говорим после нашумевшего «Шоу Опры«. Я не видела шоу по ТВ, но мне написали женщины, которых я защищала:»Ты считаешь, что не надо об этом говорить, а тут говорят, и еще как!». Шоу было посвящено именно этому вопросу, и его главным героем был детектив Мr. Gavin de Becker, который занимается domestic violence уже более 30 лет. Он основал собственную организацию по профилактике этого явления, особенно физического насилия. Детектив привел на шоу ни много ни мало одну из своих клиенток. Сейчас она работает в его организации как доброволец. У нее нет кистей рук и стоп, потеряла она их в результате домашнего насилия: грубо говоря, ее не до конца добили и выкинули на мороз. В результате шоу получилось весьма и весьма серьезное, в обществе заговорили об этом, и громко. Как надолго, я не знаю.
Я занимаюсь многими видами деятельности, но именно domestic violence — это то, что забирает, как правило, больше всего энергии и сил. Приятной или интересной эту работу не назовешь. Это грязная и черная работа, эмоционально трудная.
Ivetta: Почему же вы ею занимаетесь?
А если не я или вы, все мы вместе — то кто? Многие люди, пришедшие через подобные ситуации, помогают потом другим.
Ivetta: Что может сделать женщина, чтобы хотя бы минимально обезопасить себя от семейного насилия?
Первое — вспомнить, что она женщина, а не рабыня. Второе — перестать бояться больше, чем необходимо в целях самозащиты. Страх — чувство, которое должно быть для нас защитой, но не преградой к тому, чтобы изменить свою жизнь, если нужно. Я всегда говорила женщинам, которые ко мне обращались:»Боже сохрани, я никогда не хочу и не пожелаю никому, чтобы семья разрушилась». К сожалению, я зачастую вижу факты, доказывающие, что лучше остаться одной, даже с детьми, и защитить психику свою и детей ради их будущего, чем оставлять все как есть.
Ivetta: То есть многих приходится уговаривать, чтобы они что-то меняли в своей ситуации?
Объяснять — да, уговаривать — нет. Я не Бог, чтобы решать, продолжать женщине жить в такой семье или нет.
Если ко мне обратилась женщина, мое дело проанализировать ситуацию — это бывает достаточно сложно, но жизненный опыт, те знания, которые я сама вынесла из подобной ситуации, помогают понять, нужен ли в этой ситуации просто семейный психолог, чтобы объяснить этим двоим, в чем они неправы и помочь построить новую модель отношений, в которой жестокости и насилию не будет места, либо необходимо вмешательство прокуратуры.
Я полагаю, 80% всех этих дел можно было бы решить на уровне хорошего семейного психотерапевта. Достаточно большое количество дел проходит также через family courts, когда люди понимают, что им надо разойтись, они не могут жить вместе — но зачем же друг другу бить морду и идти в уголовный суд, если можно пойти в семейный и мирно договориться? К сожалению, много и абсолютно вопиющих случаев, когда государство вынуждено вмешаться.
Ivetta: Расскажите, пожалуйста, немного о ситуации, из-за которой вы попали в проект.
Говорить на эту тему долго я не буду. Дело в том, что я считаю себя сильным человеком, и никогда бы не подумала, что со мной такое может случиться. Поверить в то, что я могу бояться мужчину, страдать и не идти за помощью? Я бы никогда не поверила.
Ivetta: Вы обратились за помощью сами?
Нет, я попала в госпиталь.
Ivetta: Что вы посоветуете делать девушкам, прошедшим через домашнее насилие? Куда обращаться, как себя защитить от дальнейших посягательств?
Если женщина попала в госпиталь, то там есть врач, который обязан вызвать полицию, и полиция уже объясняет пострадавшей, в какой ситуации она находится и какие у нее есть выходы из этой ситуации. А дальше она принимает решение сама — либо она любит, жалеет и будет терпеть дальше, либо она любит, но понимает, что нужно что-то менять в жизни и ищет варианты, как решить эту проблему, либо она уже не любит и хочет только одного — начать новую жизнь без абьюзера.
Ivetta: Что нужно знать и куда можно обратиться?
Что касается Америки вообще, существует горячая линия по domestic violence. В каждом полицейском участке есть отдел по семейному насилию. В конце концов, телефон 911 мы знаем все — если вы понимаете, что вашей жизни что-то угрожает, просто наберите его. Нельзя прятать все это горе, всю грязь нельзя «не выносить из избы». Нельзя держать это в себе — иначе ваши дети могут просто остаться сиротами.
Очень подробная информация о том, как проанализировать свою семейную ситуацию — является ли она ситуацией домашнего насилия, или может ли стать ею в будущем — можно либо на сайте детектива из «Шоу Опры» — Gavin de Becker, либо, в случае, если человек проживает в Бруклине, могу посоветовать обратиться в наш проект NYET в бруклинской прокуратуре Kings County District Attorney. Там очень серьезно и подробно объясняются все возможные причины, все возможные следствия — все, что касается этого вопроса.
На сайте бруклинской прокуратуры есть информация и о других проектах — защите детей от домашнего насилия, teen dating violence (с англ. совращение несовершеннолетних), защите прав инвалидов, защите престарелых. Всего различных проектов больше двадцати, мы с вами затронули сегодня только одну тему, которая, к сожалению, знакома мне, и дай Бог, чтоб никогда не была знакома вам.
Ivetta: А если кто-то захочет заниматься помощью жертвам насилия, как ему попасть в эту структуру?
Предложить свою помощь сотруднику проекта и пройти тренинг. В моем случае это было так: когда я получила order of protection, я позвонила сотруднику прокуратуры Сабине Житомирской, которая вела мой кейс, и она меня спросила: «Ирина, если у меня будут случаи с русскими, не уверенными в том, что я смогу им реально помочь, могу ли я сослаться на вас?» Конечно, я согласилась. Но она старалась не беспокоить меня, зная о состоянии моего здоровья.
Однако у меня была вся информация о проекте, я очень близко столкнулась с этим, и ко мне просто стали обращаться за помощью люди. Я не рассказывала в Интернете о себе, хотя многие из моих клиенток рассказывают и получают массу неприятностей в ответ, потому что недоверия очень много. Я всего лишь давала информацию о проекте в русскоязычных группах в социальных сетях. А дальше шли отзывы, которые, как правило, содержали в себе просьбы о помощи.
В таких ситуациях основное, что от меня требуется — психологическая поддержка. Ведь наши девочки в большинстве своем очень образованные. Зайти в интернет, найти информацию о том, как себе помочь, может любая. Но психологически очень трудно обратиться за помощью. В результате девочки начинают очень сильно нервничать. Это понятно — избитые, изнасилованные, в шелтерах с не самыми приятными соседями, без денег, без работы, без документов… И задача волонтеров — просто успокоить, внушить надежду на то, что она выкарабкается, сможет справиться с ситуацией, решить эту проблему и выстроить свою жизнь заново — и все будет хорошо. Решение этой задачи иногда занимает год, и два, и три… Но в конце концов большинство не только выкарабкивается, но и добиваются значительных карьерных успехов.
Мы говорили с Ириной еще долго, она рассказывала и о молодежной еврейской общине в своем родном городе, и об арт-терапии, о своих замечательных динамических сказках, о музыке Гершвина, о песочной анимации. Когда я уже собиралась уходить, Ирина сказала фразу, которая врезалась мне в память: «Мы с вами начали говорить о насилии, о темной стороне жизни, а закончили самым светлым и прекрасным — живописью и музыкой, потому что в жизни все взаимосвязано. Мир — это гармония». Этой фразой я и хотела бы закончить статью. Мир — это гармония.
Фото: guera